вида; огромный, чёрный, змееподобный ствол чёрного дерева из бесконечных витых колец, как у анаконды, обвившей путешественника в Бразилии. Курящий эту гидру Баббаланья смотрелся так, будто он играл на тромбоне.

Затем нежный Иуми. Его ствол состоял из тонкого золотого тростника, как у музыкального Пана, с очень весёлым шаром с кисточками.

Наконец, старый летописец Мохи. Его чаша из черепа на конце ствола всё время напоминала его собственный череп. Его стволом была нога страуса, остатки перьев на которой всё ещё колыхались почти над мундштуком.

– Сюда, Ви-Ви! Набей её снова, – крикнул Медиа через синие дымы, несущиеся вокруг его большого гонфалона, как знамя маршала Нея, размахивавшего своим жезлом в дыму Ватерлоо, или трижды галантного Англси, рассекавшего сильным топорным запахом банкетные стойки в Апсли-Хаусе.

Ви-Ви повиновался; и быстро, как гаубица, совиная трубка была заряжена с дула, и Король Медиа продолжил курить.

– Ах! Это действительно приятно, – вскричал он. – Посмотрите, спокойна вода, и спокойны наши сердца оттого, что мы вдыхаем эти успокоительные ароматы.

– Столь спокойны, – сказал Баббаланья, – что сами боги должны теперь закурить.

– Итак, – сказал Медиа, – мы вслед за этим должны полубогами сидеть со скрещёнными ногами и выкуривать наши вечности. Ах, какая великолепная затяжка! Смертные, я полагаю, что чаши наших трубок – окаменевшие розы, настолько душистыми они кажутся. Но, старый Мохи, ты курил их много долгих лет; несомненно, ты знаешь кое-что об их материале – Пене моря, как, мне помнится, его называют, – прежде чем мои резчики получают его для переработки в чаши. Расскажи нам историю.

– С удовольствием сделаю это, мой господин, – ответил Мохи, медленно распутывая свой мундштук от косичек своей бороды. – Я посвятил много времени и внимания исследованию чаш у трубок и нашёл среди многих научных авторитетов возможность урегулировать противоположные мнения относительно происхождения так называемого Фарноо, или Пены моря.

– Ну, тогда, мой столетний старик, выдай нам результат своего исследования. Но курите дальше: слово и дым будут рядом.

– Могу теперь вас за это поблагодарить, мой мудрый уважаемый господин; это фарноо – маслянистое, содержащее глину вещество; в его естественном состоянии, мягком, податливом и легко обрабатываемом, как красная сердоликовая глина из известных трубчатых карьеров диких племён на Севере. Но хотя главным образом его добывают из земли, особенно на островах к Востоку, это фарноо, мой господин, иногда выбрасывается океаном и в сезон открытого моря в изобилии присутствует на рифах. Но, мой господин, как и с янтарём, точный характер и происхождение этого фарноо вызывают широкое обсуждение.

– Остановись там! – закричал Медиа. – Наши мундштуки из янтаря; а потому ни слова больше о Пене моря, пока, как говорится, не прояснишь тайну янтаря. Что такое янтарь, старик?

– Ещё более неясная вещь для рассмотрения, чем любая другая, мой уважаемый господин. Древний Плиний поддерживал теорию, что первоначально это должен быть сок, источённый бальзамическими пихтами и соснами; Боргаво – что это, как камфора, кристаллизованное масло ароматных папоротников; Берцилли – что это вспененный бетон озера Сефайорис; и Вондендо, вопреки мнению множества антагонистов, твёрдо считал его своего рода битумным золотом, сочащимся из прибрежных пещер допотопных контрабандистов.

– Да ведь ты, старина Плетёная Борода, – закричал Медиа, откладывая свою трубку отдохнуть, – почти такой же эрудит, как присутствующий здесь наш философ.

– Намного больше, мой господин, – сказал Баббаланья, – поскольку Мохи так или иначе достал все мои ничего не стоящие забытые сведения, которые оказались более востребованными, чем мои ценные воспоминания.

– Что говоришь ты, мудрец? – вскричал Мохи, встряхивая свои косички, как разъярённые слоны множество своих хоботов.

Иуми вмешался:

– Мой господин, я слышал, что янтарь – не что иное, как замороженные слёзы убитых горем русалок.

– Абсурд, менестрель, – закричал Мохи. – Прислушайся, я знаю, что это. Все другие авторитеты, наоборот, считают, что янтарь – не что иное, как мозги золотых рыбок, бывшие восковыми, а затем затвердевшие под воздействием моря.

– Ерунда! – выкрикнул Иуми.

– Мой господин, – сказал Плетёная Борода, размахивая своей трубкой, – эта вещь такова, как я сказал. Разве мы не находим вставленные в янтарь плавники небольших рыб, зубы морских свинок, клювы чаек и когти, крылья бабочек, а и иногда и топазы? И как это могло бы произойти, если вещество не было сначала мягким? Янтарь – мозги золотых рыбок, говорю я вам.

– На это, – сказал Баббаланья, – я не буду полагаться, пока вы не докажете мне, Плетёная Борода, что сами эти идеи не заложены в янтаре.

– Ещё одно из твоих сумасшедших тщеславий, философ, – ответил Мохи презрительно, – всё же иногда много странных надписей готическим шрифтом обнаруживаются в янтаре. – И, отбросив назад свою древнюю старую голову, он, словно кит, выпустил свои дымы наружу.

– Действительно? – вскрикнул Баббаланья. – Тогда, мой господин Медиа, можно ли искренне спросить, не благородные ли законы допотопных племён были найдены забальзамированными и увековеченными между прозрачных и сладких душистых кусочков янтаря?

– Это теперь не так уж маловероятно, – сказал Мохи, – ведь старый король Рондо когда-то повелел всем вокруг приступить к созданию крышки его гроба из янтаря; желаемая известная масса принадлежала предкам Донджалоло в Жуаме. Но никакие посланные флоты не смогли купить её. Таким образом, Рондо сам был погребён в кристалле изо льда.

– И это увековечило Рондо, без сомнения, – сказал Баббаланья. – Ха! Ха! Пожалуй, он путешествовал не как жирная замороженная морская свинка, похороненная в айсберге; его ледяной саван, дрейфующий на юг, скоро растаял, и мертвец погрузился в воду с глаз долой.

– Ну, достаточно о янтаре, – вскричал Медиа. – Теперь, Мохи, продолжи о фарноо.

– Знайте тогда, мой господин, что фарноо больше походит на амбру, чем янтарь.

– Что? Тогда, прости, расскажи нам что-нибудь по этой теме. Ты тоже знаешь всё об амбре, как я предполагаю.

– Всё обо всём, мой господин. Амбру встречают в двух местах: на земле и в море. Но особенно много её кусков добывают на пряных побережьях Жованны; в действительности же – на всём протяжении атоллов и рифов в восточной части Марди.

– Но что такое эта амбра, Плетёная Борода? – спросил Баббаланья.

– Аквови, аптекарь, называл её фрагментами растущих со дна моря грибов; Волюто придерживался мнения, что она, как нефть, бьёт фонтанами из источников со дна. Но это неизвестно.

– Я слышал, – сказал Иуми, – что это – соты пчёл, упавших с цветочных утёсов в морскую воду.

– Ничего подобного, – сказал Мохи. – Разве я не знаю всё об этом, менестрель? Амбра – ископаемые желчные камни крокодилов.

– Что?! – закричал Баббаланья. – Сладкая душистая амбра происходит от мускусной и пластинчатой речной кавалерии? Неудивительно тогда, что их плоть настолько ароматна; их верхние челюсти как приправы для винегрета.

– Нет, ты неправ, – крикнул Король Медиа. Затем рассмеялся сам: – Приятно сидеть полубогом и слышать высказывания смертных о вещах, в которых они ничего не смыслят: богословие, или янтарь, или амбра – это всё одинаково. Но тогда, знал бы я всегда и всё про каждую вещь, не было бы никакого разговора с этими смешными существами.

Послушай, старый Мохи; амбра – болезненное выделение спермацетового кита, как у вас, смертных; кит время от времени становится своеобразным ипохондриком и пребывает в унынии. Вы должны знать, подданные, что в допотопные времена на спермацетового кита очень любили охотиться люди, считавшие это занятие лучшим времяпрепровождением, чем преследование бегемотов на берегу. Кроме того, это было прибыльное развлечение. Теперь иногда поражение монстра порождает трусливый страх, заставляющий избегать определённых фрагментов этого чудовища. Эти фрагменты охотники поднимают, предаваясь ещё некоторое время преследованию. Для таких дней, как сейчас, четверть квинтала амбры более ценна, чем целая тонна спермацета.

– Нет, мой господин, – сказал Баббаланья, – не очень мудро убивать